Уйгурские народные песни қошақ об участии уйгуров Семиречья в восстании 1916 года

2018-04-16 amraq

фото с сайта http://www.tarih-begalinka.kz

Участие в восстании 1916 года является одним из важных событий в истории уйгуров Семиречья, которое учеными изучается в основном на основе русских архивных материалов. Наряду с архивными материалами ценным источником информации о событиях того времени являются уйгурские народные песни қошақ, повествующие о мобилизации рабочих на тыловые работы (лашманлиқ). До сих пор эти песни рассматривались и анализировались в основном как фольклорные произведения. Попытаемся посмотреть на них как на исторический источник.
Песни қошақ представляют особый жанр народного творчества, в которых отразились важные события в жизни общества. Одним их драматических событий, о котором были составлены песни, стало восстание 1916 года, а точнее мобилизация мужского населения на тыловые работы, произведенная царскими властями после подавления этого восстания. Песни о 1916 годе собраны казахстанскими учеными и опубликованы во многих сборниках по устному народному творчеству уйгуров. Одно из ранних собраний песен было включено в сборник материалов конференции по истории и культуре уйгуров, состоявшейся в Алма-Ате в марте 1937 г. Этот сборник увидел свет только в 1989 г., во время перестройки. Книга «Уйгурские народные песни» А. Алахунова (1977) не содержит ни одной песни о лашманлиқ, однако в изданной в 1979 г. хрестоматии по уйгурской литературе для 9 класса уйгурских школ П.Сабитова, А.Рузиев и Р.Халиков опубликовали небольшой раздел под названием «народные песни 1916 года». Наконец, в «Антологии уйгурского фольклора» (1988 г.) даны образцы народных песен под названием «Лашман қошақлири» (песни о мобилизации). Песни о событиях 1916 г. в указанных изданиях дополняют друг друга, а иногда повторяются в отдельных частях.
Песни қошақ о событиях 1916 г. сконцентрированы на мобилизации рабочих на тыловые работы, которая называется русским словом «рабочи» или уйгурским «лашман/лашманлиқ» (мобилизация рабочих). Они описывают отправку рабочих на тыловые работы как трагедию, затронувшую многих людей. В песнях мы не находим упоминаний о сопротивлении указу, однако отрицательное отношение к нему выражено повсеместно. Указ о мобилизации положил начало новому времени, которое перевернуло существующий порядок в обществе (қозғилип кәтти жаhан), буквально «сожгло» людей (бизни көйдургән заман) и превратило людей в «слуг». Последнее выражено в словах «в шестнадцатом году мы все стали слугами» (он алтинчи йилида / малай болдуқ hәммимиз). Отношение к эпохе перекликается с образом царя Николая, который рисуется как очень жестокий человек, деспот с черными намерениями (бу пәрманни чиқарған Николай; Николай залим бағри таш; дили қара Николай йаш балларни алмақта). Весь акт мобилизации воспринимается в песнях как деяние царя, которое нанесло глубокую душевную рану людям (бу падишаниң қилиғи орнап кәтти жүрәккә).
Сохранившиеся песни были составлены жителями лишь двух уйгурских поселений Семиречья – города Яркенд и села Аксу, хотя в них упоминаются названия многих других сел, таких как Ават, Галжат, Долата, Осман-йузи, Киргиз-сай, Кетмень, но выраженные в них мысли и настроение относятся ко всему уйгурскому обществу Семиречья. Хотя песни считаются народными, авторство некоторых из них либо зафиксировано либо в самих песнях, либо установлено исследователями. Так, имя автора Олата есть в самих песнях (аңлаңлар халайиқлар, Олата ейтқан бейитни). Другими авторами песен являются Хесамдун из Яркенда, Аманбаки из Аксу. Повествование в песнях ведется как от имени мобилизованных, которые покинули свои дома и направились в европейскую часть России на работу, так и от имени их родных и близких.
Все имеющиеся песни можно тематически и хронологически разделить на следующие циклы: 1) песни о расстреле уйгуров на перевале Кайка, 2) песни о мобилизации, рассказанные от имени призывников 3) песни от имени горюющих родителей рабочих, 4) песни о работе в угольных шахтах и вагонных путях. Тем самым, цикл народных песен о 1916 годе предваряются песней о погибших на перевале Кайка и завершаются песней из угольных шахт Юзовки (современный Донецк).
Хроника событий 1916 года, согласно тестам песен, начинается с издания царского указа. «Николай дал приказ мобилизовать на работы тысячу человек» (буйруқ бәргән Николай / миң лашманчи алсун дәп). Этот приказ был дан уездному начальнику, который называется в песнях «уяз» или «ояз» (от русского «уезд»). Уездный начальник (ояз), в свою очередь, дал приказ реквизировать каждого третьего мужчину (ояздин буйруқ кәлди,/ үчтин бирини ал дәп). Непосредственным исполнителем приказа были волостные управители (уйг. болус). Когда говорится о мобилизации одной тысячи рабочих, несомненно, речь идет об уйгурах, в целом же по Туркестану это цифра было неизмеримо больше (первоначально: 250 тыс. человек). О том, какой была разнарядка для конкретных сел, можно судить из песни, составленной жителем села Аксу: в ней сообщается, что старшина села вызвался выделить сорок джигитов (қириқ йигит берәй дәп/ қой қолған әллик беши), далее говорится о 65 джигитах, выбранных из общего число в 600 человек (алтә йүз әллик балини/бир бирдин санап қойди … атмиш бәш балини / алдиғу илғап туруп).
Указ о мобилизации вызвал негодование и печаль у населения, в основном бедняков, на плечи которых легло его исполнение. Они пытались противиться исполнению указа, желая избежать призыва на тыловые работы, даже ссылаясь, что они не рабы (кәмбәғәлләр жиғлайду / болусларға бармай дәп; рабочиға бармаймиз / немә шунчә қийнайсән?; лашманлиққа бармаймиз / сетип алған қулуң йоқ).
В песнях практически не описываются события, связанные с вооруженными столкновениями во время восстания. Однако песня о погибших на перевале Кайка свидетельствует о том, что мобилизация рабочих не прошла безмятежно. Речитативом в этой песне выступает мысль о шахидах, проливших кровь и погребенных на месте сражения. Само слово «шахид», употреблявшийся в отношении мусульман, погибших в сражениях против неверных, показывает, что уйгуры-таранчи рассматривали сражение с русскими как священную войну ғазават. При этом память о недавней священной войне с китайцами в Илийском крае была еще свежа: достаточно вспомнить поэтическое произведение Билала Назыма «Ғазат дар мүлки Чин» (Священная война против китайцев). Соберем все упоминания шахидов в песне о погибших на перевале Кайка:

Гуляя вдоль речки, Өстәң яқилап меңип,
Нашел плетку для лошади. Ат қамча тепивалдим.
О погибшей молодежи как шахиды Шеhит өлгән балиларни
Я песню сложил . Қошаққа қетивалдим.
* * *
Горы перевала Кайка, Қайқа даван тағлири,
Пролита их кровь. Төкүлганду қанлири.
Когда вонзали в них штыки, Тутуп нәйзә салғанда
Должно быть души кричали. Шеқириғанду жанлири.
* * *
Мужчины стали шахидами, Шеhит болған әрлири,
Дети остались сиротами. Йетим қалди баллири.
* * *
Враги появились, Душманлар чиқип кәлди
Перейдя перевал Кайка. Қайқи үстидин өтүп.
Джигиты, ставшие шахидами, Шеhит болған йигитләр
Остались, утопая в крови. Қалди қан билән петип.
* * *
Копая могилу, Йәликни колаветип,
Сломался кетмень. Кәтмән қайрилип кәтти,
Шахиды Кайки Қайқиниң шеhитлири,
Погибли молодыми. Яш туруп өлүп кәтти.
* * *
Ставшие шахидами джигиты Шеhит болған йигитләр
Должно быть, лежат в крови. Қанға бойулуп йатқанду.

Посвящение песни «шахидам», погибшим от штыков русских, означало, что впервые со времени принятия российского подданства уйгуры поставили русских в один ряд с неверными китайцами. Появление исламского дискурса в песнях подтверждается сведениями архивных документов, в одном из которых рассказывается о том, что российские власти привлекли к ответственности жителя с. Корама, который заявлял, что мусульмане не пойдут на войну, а будут воевать с русскими.
Отдавшие жизнь в войне с неверными являются не абстрактными, а конкретными лицами с именами и даже небольшими характеристиками: Тохнияз-батур, который погиб, защищая интересы масс; совсем молодой Мусабай (кичиккинә Мусабай); мужчина постарше по имени Тохсан-ака, который оставил вдовой жену тетушку Гүлшәм; Жарулла с глазами джейрана, который спустился с верхнего селения на своем саврасом коне. Память о расстрелянных сохраняется и в других песнях о мобилизации. В одной из них говорится «когда уходили в рабочие, много людей было расстреляно» (лашманлиққа маңғанда / көп әдәм етилип кәткән).
В уйгурских песнях о мобилизации 1916 года четко обозначен социальный конфликт между имущими и бедняками. Можно было предположить, что акцентирование внимания на социальных противоречиях в уйгурском обществе, обличение реакционных богатых и их союзников — мусульманских религиозных деятелей, является результатом идеологии советского времени, когда впервые стали зафиксироваться тексты песен. Иными словами, песни, записанные в советское время, были «подогнаны» под теорию классовой борьбы. Однако русские архивные документы показывают, что конфликт этот действительно существовал: простые люди были недовольны тем, как составлялись списки рабочих и требовали справедливости. Песни рассказывают, что в рабочие записывали только детей бедняков, а баи откупали своих детей от мобилизации.

Остались дети баев, Байниң балилири қалди,
Дав деньги начальникам волостей. Болусларға пул берип.
Дети бедняков ушли, Гадай баллири кәтти,
Одетые в рваные чапаны. Житилған чапан йепип.
* * *
Богачи не беспокоятся, Байлар ғәм-қайғу қилмас,
Все они лежат дома. Барчиси өйдә йетип.
Забрали своих детей Қайтуруп алди балиларни
Некоторые, заплатив беку. Бәзиси бәгдин сетип.

Имевшие доступ к составлению списков волостные, аксакалы, старшины (йүз беши, әллик беши) наживались, требуя деньги от людей за то, чтобы исключать их из списков рабочих. Их образы в песнях исключительно негативны, а некоторые из них имеют прозвища с отрицательным смыслом, например,

«hаҗи тоңғуз» (хаджи-кабан), «hаҗи қалмақ» (хаджи-калмак).
Когда забирали на работу, Лашманлиққа маңғанда,
В Яркенде шел снег. Яркәнтләргә қар яққан.
Волостной Кейимбег-хаджи Қейимбәг hаҗи болус
Продал нас за деньги. Бизни азчиға сатқан.
* * *
Все проделки совершает hәммини қилип жургән
Ведь сам волостной. hаҗи болус әмәсму.
Пусть на том свете У дунйада худайим
Бог воздаст ему за это. Җаҗисини бармасму.
* * *
Когда пожаловался пятисотнику, Йуз бешиға жиғлисам,
Он не внял моим словам. Сөзгә қулақ салмайду.
В таких тяжких условиях Мундақ еғирчилиқта
Ребята не вернутся здравыми. Балилар аман янмайду.
* * *
Ребят Яркенда Яркәнтниң балилирини
Продал хаджи кабан. hаҗи тоңғуз сетивәтти
Взяв себе деньги, Пулини өзи елип
Отрастил свой живот. Қосағини йоғатти.
* * *
Когда упрашивал аксакала, Ақсақалға йалвурсам,
Он “подумаем” – говорит. “Ойлап бақайли”, — дәйду.
“Спросим у волостного “hаҗи қалмақ болустин
Хаджи-калмака” – говорит. Сорап бақайли”, — дәйду.
* * *
Когда просил аксакала, Ақсақалға йалвурсам,
Говорит: “Если есть деньги дай” “Ахчаң болса — бәр”, — дәйду.
“Если денег нет у тебя, “Пулуң болмиса сениң,
на работу отправляйся” говорит. Лашманлиққа бар”, — дәйду.
* * *
Акскала много ругал, Ақсақални көп тиллидим,
Он много угнетал. Бизгә қилди көп зорлуқ.
* * *
Тясячник Халим-волостной Халим болус миң беши
Продался за деньги. Ахчиға сетилип кәткән.

Продажными оказались не только чиновники и сельские старейшины, но и члены медицинских комиссий, которые делали заключение о годности призывников к физической работе. С горечью и возмущением авторы песен рассказывают, что доктора признавали негодными сыновей баев, в то время, как бедняков признавали годными для работы, даже если они имели явные болезни:

Комиссия и доктора Комиссия, дохтурлар
Выявляют болезни. Ағриқ-сақни илгәйду.
«Пусть бы ты был больным», — «Ағриқ болуп қалсаң», — дәп,
Плачут родители. Ата-ана жиғлайду.
* * *
Комиссия и доктора Комиссия, дохтурлар
Осматривают молодых ребят. Яш балиларни көриду.
«Иди вперед», — говоря, «Маң алидға сән өт!», — дәп,
Побивают бедняков. Кәмбәғәлни уриду.

В другой песне с сарказмом говорится: «бедные годны (к работе), даже если они плешивые и слепые, а толстых детей баев не берут, говоря «он – больной» (таз болсиму, кор болсиму/кәмбәғәлләр йәрләйду/семиз байниң баллирини/сән кесәл дәп алмайду).
Мобилизация оказалась уделом бедных слоев населения, которые не могли откупиться, что создает представление о том, что они были просто-напросто «проданы» за деньги российским властям. По описанию авторов песен, угнетатели продали бедняков в рабочие царю Николаю (Николайға рабочиға / сатти бизни залимлар) или продали как скотов (лашманлиққа кәткәнләр / мал орнида сетилди). В одной из песен говорится, что рабочие были проданы за пятьсот рублей, однако это, скорее всего, приближенная и символическая сумма, в общем отражающая денежные отношения, возникшие при отборе людей на тыловые работы:

Открылась германская дорога, Герман йоли ечилди,
Подрядились извозчики. Извочиклар қетилди.
Те, кто ушел в рабочие, Рабочиға кәткәнләр,
Были проданы за пятьсот рублей. Бәш йүз сомға сетилди.

Согласно императорскому указу, возраст мобилизуемых определялся с 19 до 43 лет, но в ходе восстания он был снижен до 31 лет. На деле отбирали совсем молодых людей. В песнях дважды упоминается 22-летний возраст призывников (рабочиға маңғанда/йигирмә икки йаш едуқ; жигирмә икки йешимда / ақ пайпиғим путумда/ биз рабочиға маңғанда). Последние сравниваются с еще нераспустившимися бутонами роз (рабочиға кәткән балилар/қизил гүлниң ғунчиси), называются «приятными джигитами» (хойма зилва жишитләр). Многие из них оставили жен и детей, о которых некому было позаботиться. После мобилизации уйгурские села опустели в прямом и переносном смысле (хотунлар тола жиғлап, яғлиқ учи hөл болди; яш балилар ишқа кетип, мәлә ичи чөл болди).
Отобранных для фронтовых работ молодых мужчин провожали как на войну — было ясно, что многие из них не вернутся домой (қайтип кәлмаймиз дейишип / әзиз жандин ғәм йегән). Муллы совершили мусульманский обряд прочтения погребальной молитвы лицом к Мекке (қилва/қыбла) – это делалось перед отправкой людей на верную смерть. Однако простые люди молились, чтобы их дети вернулись целыми (көп әдәм дуга қилди / аман-есән янсун дәп). Присутствовавшие уездные начальники (оязлар) следили за тем, чтобы не произошло беспорядков:

Когда отправлялись в рабочие, Рабочиға йезип алди,
Собрав тысячу ребят. Миң балини яритип.
Читали погребальную молитву, Намизимизни чүшәргән,
Повернув их лицом к Мекке. Қилви яққа қаритип.
* * *
Мы прошли через Коран, Қуран астидин өттуқ,
Читали муллы. Моллилар окуп турди.
Чтобы не было беспорядков, Җедәл чиқмисун дейишип,
Следили уездные. Оязлар қарап турди.

Группы рабочих-лашманов отправлялись из Джаркента и Аксу в европейскую часть России через Чарын, Алма-Ату и Пишпек (ныне Бишкек). Слова песни о том, что в Пишпеке работали в «угольных шахтах» (Биз Пишпеккә барғанда / ишлидуқ комүр хаңда) следует рассматривать как возникшее при устном распространении песен замену названия какой-то российской местности на известное простым людям слово «Пишпек». Из сравнения разных публикаций песен очевидно, что замена слов, а иногда целых выражений была свойственна традиции устного народного творчества. Это относится и к сообщению о том, что уйгуры Алма-Аты (в другом издании: «население Алма-Аты») помогали рабочим с едой, где первоначальное слово «хәлқи» скорее всего было позже заменено словом «уйғурлири», что было логично для той ситуации:

Нам уйгуры Алматы Алмута уйғурлири бизгә
Давали угощения. Чажаң килди йолларда.
Были рады мы за то, Хошал болдуқ улардин,
Говорили им «спасибо». Рәхмәт ейттуқ уларға

Любопытно употребление здесь китайского слова «чажаң» (хлеб-соль, угощение, банкет). Здесь речь идет только о снабжении призывников на фронтовые работы продуктами питания.
Дорога была тяжелой для бедняцкой молодежи, у которой не было теплой одежды (соғларда елип барди / кәмбәғәлни қахшитип; Яркенттин чиқип кәттуқ / Алмутиға берип йәттуқ / қишниң күни соғларда / азапни тола тарттуқ). Трудности включали и трехмесячное пребывание в Пензе, где власти не знали, куда направить рабочих (қаян беришни билмәй / Пензида үч ай турдуқ / жандарма полициядин тугимәс азап көрдуқ). Из воспоминаний Мустафы Чокая нам известно, что мобилизованные рабочие из Туркестана еще до начала Февральской революции 1917 г. застревали на железнодорожных перегонах в Пензе, Сызрани, Самаре и других городах, а власти не знали, что с ними делать, но и вернуть их обратно домой не решались. При этом в этих городах с рабочими обращались очень плохо. Впрочем, полицейские Семиречья также жестоко обращались с призывниками на работы как с преступниками, погоняя их плеткой:

Когда обнимались, прощаясь, Қучақлишип көрүшкәндә,
Надзирали уездные, Оязлар қарап турған.
«Иди садись на арбу», — говоря, «Маң hарвуға чүшкин», – дәп,
Погоняли плетками. Қамчилап уруп турған.

Из песен видно, что рабочих собирались направить на прифронтовые районы «рыть окопы» (бизни Николай алғанда/акоп колайсән дегән). Однако уйгурских лашманов направили в Юзовку, где они работали в угольных шахтах и на вагонных путях. Группу рабочих из Яркенда возглавлял мужчина по имени Хесамдун. От его имени описывается каторжная работа, за которую рабочим платили гроши (айлиғимға бәш тәңгә), кормили только черными сухарями (қара сухар нан), а люди замерзали из-за отсутствия теплой одежды (кийим кечак йокидин, бир мунчилар тонлидук). Вот как описываются условия работы в шахтах Юзовки:

Прибыв в Юзовку, Юзовкиға барғанда,
Мы работали в угольной шахте. Ишлидуқ көмүр хаңда.
Работая днем и ночью, Кечә-күндүз ишләпму,
Мы не наедались хлеба. Зади тоймидуқ нанға.
* * *
Внизу в шахте темно, Хаңниң асти қаранғу,
Мы не знали, как идти. Маңалмидуқ йол тепип.
Руки опухли, Қоллар қапирип кәтти,
Принимая камни за уголь. Көмүр дәп ташни тешип.
* * *
Перенося носилками уголь, Зәмбилдә көмүр тошуп,
Руки наши опухли. Қоллар қапирип кәтти.
От угольной пыли Көмүрниң күли билән
Сердце покрылось пятнами. Йурәк датлишип кәтти.
* * *
Работаем мы по ночам, Кечиләрдә ишләймиз,
Вывозя уголь из шахт. Хаңларда көмүр ташқа.
Погоняя, бьют нас Чапсан бол дәп уруду,
По голове плеткой Қамчиси билән башқа.

В песне о Юзовке говорится о смерти многих молодых людей в шахтах (лашманлиққа кәткәнләр/ятқан йери сайдадур; қизилгүлдәк жигитләр/хаңларда өлүп кәткән), а ее автор Хесамдун упоминает о своем друге Тудахуне, который умер в шахте (Тудахун женим достум/хаң үстидә жан бәргән).
Песня о Юзовке составляет последнюю часть в цикле песен қошақ о событиях 1916 года. Остается неизвестной судьба уйгурских рабочих, мобилизованных по царскому указу. Произошедшие вскоре политические события – две русские революции, установление советской власти в Семиречье, гражданская война, массовый расстрел таранчей большевиками – оттенили события 1916 года. Только спустя двадцать лет большевики начали фиксировать тексты уйгурских народных песен қошақ о мобилизации рабочих на тыловые работы и осмысливать значение событий 1916 г. в истории уйгуров Семиречья.
Анализ народных песен қошақ о событиях 1916 г. показывает, что они содержат вполне достоверные и аутентичные сведения, которые находят подтверждение в русских архивных документах и дополняют их отдельными деталями. Однако, в отличие от архивных материалов, в центре песен находится не восстание или сопротивление уйгуров выполнению царского указа о мобилизации рабочих на тыловые работы, а мобилизация и тяжелые условия работы в шахтах и на вагонных путях в европейской части Российской империи. В них исторические события повествуются не с точки зрения российских властей, как в архивных документах, а с точки зрения самих уйгуров. При этом в песнях қошақ, конечно, мы имеем дело с «эмоциональной» информацией: в отличие от сухих архивных документов, в песнях передается отношение людей к тем или иным явлениям и событиям, передается их настроение — чувства возмущения, боли, сожаления, сострадания, любви… Без этой информации наши представления о значении восстания 1916 года в жизни уйгуров Семиречья были бы неполными.

Аблет Камалов,
доктор исторических наук, профессор